Милый Эп[Книжное изд.] - Геннадий Михасенко

В вестибюле было светло и жарко. Не зная квартиры, я постучал наугад, и выглянувшая старушка, с сигаретой в зубах, направила меня наверх, в седьмую комнату.

Я поднялся и, на носках приблизившись к двери с полуоблупившейся цифрой семь на металлическом ромбике, припал к щели ухом. Внутри — ни звука, только отдаленная, быть может, от соседей, музыка. Неужели, действительно, никого? Это меня вдруг огорчило. Не отнимая уха, я позвонил и тут же отпрянул — послышались быстрые шажки и бодрый голос:

— Сейчас-сейчас!

Щелкнул запор, и я торопливо сказал:

— Здравствуйте! — и удивленно замер — передо мной стояла та самая девчонка в красных брюках, с которой я столкнулся сегодня в школе, покидая класс. — Здесь живут Снегиревы?

Девчонка, ожидавшая, казалось, увидеть кого-то другого, разочарованно ответила:

— Здесь.

— А мне бы Светлану Петровну.

— Ее нету.

— Тогда извините, — буркнул я, пятясь.

— Постой-постой! — вдруг проговорила она, простирая ко мне руку. — Твоя фамилия Эпов?

— Да.

— Зайди-ка на минутку!

— Но раз Светланы Петровны нету…

— Зато Валентина Петровна дома, а это одно и то же. Давай-давай заходи! — Девчонка шире распахнула дверь и нетерпеливо замахала рукой.

Поколебавшись и оглянувшись на лестницу, точно запоминая обратный путь на случай внезапного бегства, я вытер туфли о толстый мягкий половичок, вошел в тесный коридорчик, снял влажный берет и опять сказал:

— Здравствуйте!

— Не здоровайся — никого нет. А Валентина Петровна — это я, но со мной ты уже и прощался, если помнишь, и здоровался. — Хозяйка захлопнула дверь, прижалась к ней спиной и хмуро, зло уставилась на меня исподлобья. — Я сестра Светланы Петровны. А ты двоечник Эпов!.. Я люблю сестру и не желаю, чтобы каждый бездельник издевался над ней, ясно? Чтобы из-за каждого лоботряса ее отвозила скорая помощь в больницу, ясно?

— В больницу? — испугался я.

— А ты бы хотел сразу на кладбище? — пронзительно прищурившись, спросила она.

Я растерялся.

— Нет, но… я не двоечник.

— Ну да! Света сказала, что влепит тебе пару за четверть и не допустит до экзаменов. Ты же Эпов?

— Эпов.

— Ну вот и все.

— Но у меня только по английскому двойка!

Валя презрительно усмехнулась:

— Нашел по чему двойки хватать! Добро бы по физмату, а то по английскому!

— У меня как раз наоборот, — сказал я и умолк, спохватившись, что слишком уж размямлился.

— Ну, не знаю. — Валя вздохнула. — В конце концов, твои двойки меня не интересуют. Вози ты их возами! Но нечего перед Светой брындить и фокусничать!

— Поэтому-то я и пришел, — тихо сказал я.

— Как это поэтому?

— Ну, чтобы извиниться.

Валя выпрямила голову, пристальнее разглядывая меня, потом пожала плечами, нашарила на груди косу и, заводив ее кончиком по губам, медленно прошла за портьеру, в комнату. Я остался один в коридорчике. Где-то журчала вода и тихо играла допотопная церковная музыка, с органом.

— Тогда другое дело, — донесся Валин голос.

— А что со Светланой Петровной?

— Ничего. — Скрипнули пружины, Валя, видно, села на диван Честно говоря, ее не увозила скорая помощь, она сама ушла и не из-за тебя вовсе, а по другой причине. Это я уж просто так. Чересчур вы все противные!

У меня отлегло от сердца, и это облегчение придало мне вдруг смелости, и я спросил:

— А может, и насчет двоек просто так?

— Нет уж Эпов, насчет двоек не так, будь уверен!.. Знаешь, как она злилась на тебя? Разорвала бы!

Я хотел ответить, что и я злился на нее, так что мы квиты, но промолчал, поняв, что это глупо. Из глубины зеркала, висевшего над стиральной машиной в углу коридорчика, смотрела на меня постная физиономия. Свет лампы бил в макушку, скользил по лбу, щекам и носу, оставляя в тени самое важное — глаза и рот. Я вздернул подбородок Глаза умные, рот строгий. Откуда она взяла, что я двоечник? Вот есть у нас в классе Ваня Печкин; глянешь на него, и сразу ясно, что живет человек в щели между двойкой и тройкой, как таракан. А у меня такой вид, будто я даже все европейские языки знаю плюс китайские иероглифы. А тут, ишь, раскудахталась, жар-птица!

Из комнаты донеслось:

— А ты всегда извиняешься, когда делаешь глупости?

— Я их не делаю! — отпарировал я.

— О-о! — Пружины со звоном разжались, и Валина голова появилась между портьерами. — А Спинста — это разве не глупость?.. Бесстыжие! Прозвать молодую красивую замужнюю женщину старой девой! — Валя раздернула портьеры и, резко сведя их за спиной, шагнула вперед, представ передо мной по-театральному ярко и ознобно — в белой кофточке и красных брючках.

Я смутился и, надевая берет, сказал:

— Ну, я пошел.

— А извинение.

— Извини.

— Я тут ни при чем.

— Но вы — одно и то же.

— Одно, да не совсем.

— Тогда передай.

— Нет уж, извиняйся сам.

— Тогда я позвоню.

— У нас нет телефона.

Музыка, все время сочившая из глубины комнаты, оборвалась, забили позывные радиостанции «Маяк», потом пропикало, и диктор объявил, что московское время четырнадцать часов, то есть восемнадцать по-нашему.

— Ну вот, минут через пятнадцать-двадцать Света будет, — сказала Валя. — Можешь подождать.

Я не знал, что делать. Оставаться дольше не хотелось. Чем заниматься и о чем беседовать с этой бойкой куклой целых двадцать минут? Но возвращаться не хотелось и подавно… Вдруг у меня мелькнула мысль, и я спросил:

— У вас радио от сети или приемник?

— Приемник.

— Можно посмотреть?

— Конечно.

Сдернув берет, я прошел за ней. Комната выглядела пустой, хотя были тут диван, стол, стулья, сервант, книжные полки, телевизор, но все это плотно прижималось к стенам, точно в огромной центрифуге, даже ковер, которому бы лежать на полу, прилепился над Диваном. Желтый, с коричневыми разводами приемник стоял на приземистой тумбочке в правом углу, у окна. Мощный, с полным набором диапазонов, он тихо светился широкой шкалой и блестел, как зубами, тесным рядом клавиш.

— Ничего машина, — сказал я, пробежавшись по УКВ. — Сверимся. На моих — шесть ноль шесть.

Валя недоумевающе скосила голову, глянула на свои часики, встряхнула их, послушала и сказала:

— Стоят.

— Заведи. В семь ноль-ноль я выйду в эфир — извиняться, — сказал я и ткнул пальцем в шкалу. — Ловите меня вот тут, на волне десять метров.

— Как в эфир? — не поняла Валя.

— Ну, как — раз! — и вышел. Только не прозевайте, это минутное дело. Позывные — Мёбиус.

— Мёбиус?

— Да, Мё-би-ус. Запомнишь?

— Запо-омню, — протянула Валя, широко открыв свои карие, густо опушенные черными ресницами глаза.

— Ну, вот и все.

— А как это будет?

— Услышите. Значит, в семь ноль-ноль, — напомнил я, расправляя скомканный берет.

Валя опять глянула на свои часики и, неожиданно подавая мне руку, будто для поцелуя сказала:

— Поставь, пожалуйста, по своим.

Я было нахмурился, мол, нечего, девочка, чудить но, поймав ее серьезно-любопытный взгляд, чем-то напоминавший взгляд Авги Шулина, вдруг взял ее холодные пальцы и, сунув берет под мышку, второй рукой сосредоточенно подкрутил маленькое тугое колесико и подвел крохотные стрелки.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

— Ну…

— Ой, я сигнал забыла!

— Позывные. Мё-би-ус.

— Ах да — Мё-би-ус Это рыба или созвездие?

— Это ученый.

— Ого, имечко — Мёбиус!.. А ведь тебя, кажется, Аскольдом звать, да? — спросила Валя.

— Да.

— Значит, английский — это Аскольдова могила?

— Почти. — Я чуть улыбнулся этой оперной трансформации, — Но не столько моя лично, сколько братская. Кроме меня, там еще с десяток наших барахтается.

Валя усмехнулась и вышла следом за мной в коридор У двери я обернулся. Девчонка стояла, припав к косяку плечом и водя кончиком косы по губам, полуоткрыто замершим в какой-то иронически-дразнящей улыбке.

— Гуд бай! — сказал я небрежно.

— Бай-бай! — тихо ответила она.

Я вышел и стал медленно спускаться, но на площадке между этажами, подумав, что могу сейчас встретить Светлану Петровну и тогда не нужно будет выходить в эфир, вдруг рванулся. Двумя прыжками одолев пролет и наделав в старом доме страшный грохот, я выскочил на улицу. Нет, я должен выйти в эфир! Должен, хотя бы для того, чтобы стереть эту ироническую улыбку.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Шел час пик. Народ валом валил с работы. Я катился в переполненном трамвае, и в моей голове была такая же теснота от мыслей. Вдруг в середине вагона я увидел черный отцовский берет и обмер. Что, уже кончено? Уже уволили и отобрали машину? И он едет домой, как и все, в шесть?.. Я лихорадочно протолкался вперед и схватил было отца за локоть, но тут он обернулся на возбужденные мной сердитые окрики, и я расслабленно застыл — это был чужой, безбородый дядька. Слава богу! Уж лучше неизвестность, чем вот такая трамвайная правда!.. А хотя почему бы отцу не возвращаться домой, как и всем, — после шести? Почему он приходит в восемь, девять, десять? Почему главный инженер должен работать больше и за это же потом расплачиваться? Парадокс! Горе от ума! Кто везет, того и погоняют! На маму вон тоже сколько писано жалоб! Наподцепляют всякой заразы, а врач отдувайся, лечи! Да еще кричат: шарлатаны, мясники! Так и меня можно к стенке припереть: ага, мол, двоечник, мучитель беременных женщин, как выразилась эта краснобрючная Валентина Петровна! Ох, мудрецы!..